О василий ермаков война будет быстрой. Василий Ермаков, протоиерей Русской православной церкви: биография, память. «Самый лютый грешник - лучше тебя…»

Я мало знал отца Василия, всего несколько встреч. Небольшой кладбищенский храм на Серафимовском был одним из духовных адресов Петербурга, по которому шли люди с различными нуждами. В кладбищенской деревянной церквушке - многолюдье и теснота. Обстановка домашняя, напоминающая церкви малых городов России: с ковриками и полотенцами на образах - милыми знаками заботы народа о доме Божием.

Те, кому Господь подарил встречу с настоящим пастырем, знают, какая это радость

За годы, минувшие с кончины прославленного батюшки, ветры в церковной жизни неуловимо переменились; в моду вошёл независимый стиль. Лишним стало считаться - изливать душу перед священником, обсуждать подробности своей жизни. Свобода и право выбора по собственному усмотрению ревниво оберегаются. Часты сетования на строгость духовников, на стремление их диктовать свою волю. Вероятно, для этого имеются основания. Прискорбное явление церковной действительности, известное под именем «младостарчества», больно ударило по множеству судеб. Но зато те, кому Господь подарил встречу с настоящим пастырем и духовным наставником, знают, какая это радость и какое подспорье. Множество православных петербуржцев, духовных детей отца Василия Ермакова, не забудут время, в которое имели возможность видеть его отеческий образ, слышать слово, обращаться с вопросами и просьбами о молитве.

Готовя эту статью, я прочёл большое число воспоминаний. Всюду - острота впечатлений и осознание редкостной пользы от руководства священника. Годы, проведённые рядом с отцом Василием, были временем открытий, воодушевления, прилива сил, перемены ума - абсолютным пиком всей жизни. «Отец Василий - один из тех, кто не дает отдыхать, не дает успокаиваться. Все время тормошит, будоражит ум и чувства», - так говорят о нём.

Следуй за мной

Словно бы время становилось плотней и краски ярче - так влиял на окружающее и окружающих этот простой и открытый русский человек, живой, ценящий юмор, по-своему статный, с внутренним стержнем и оттенком благородства. Примечательно название сайта, начало которому положил отец Василий: «Россия в красках». Самые обыкновенные вещи, такие, как трапеза с батюшкой в приходском домике или поездка куда-нибудь в Оптину, в Болхов, на малую родину Ермаковых, приобретали значительность, давали обильную пищу для размышлений, настраивали трудиться над своим сердцем.

Тем ценно духовничество, что даёт возможность вставать вслед за сильной и яркой христианской личностью и двигаться за ней. «Духовная жизнь, - объяснял отец Василий, - это путь в темном подземелье. Здесь очень много острых углов и глубоких ям. Здесь важно, чтобы многоопытный проводник вел тебя за ручку, иначе упадешь-пропадешь, сам не вылезешь...»

Мелочное ковыряние и самоедство не были присущи исповедям у отца Василия. Уловив суть, он тотчас широкими штрихами прочерчивал для человека перспективу его движения вперёд. В нём жил этот дар - распознавать мыслительные одеяния греха, внутреннее устроение каждого, и действовать ободряюще.

Часто констатируют неудовлетворение от исповеди. Раз за разом человек вынужден признаваться в одном и том же, пересказывать одинаково монотонную, исполненную безысходности историю ослика Иа. Выслушивая всё это, священник также скучает и поскорее, со словами «прощаю и разрешаю», отправляет формальный долг. Но настоящий духовник имеет дар - пробуждать покаяние. Он не просто принимает исповедь, но помогает покаяться. Божиим даром угадывает он внутреннее затруднение человека, его слабые места и Промысл Бога о нём. Начав с какой-нибудь малозначительной детали, он разворачивает перед исповедающимся картину искажения правды и смысла. Горячее раскаяние застаёт человека у аналоя, и он отходит умилённый, трепетный, причащаясь затем Святых Таин. Таков дар отца Василия. Развитые интуиция и знание жизни его делали исповеди у него откровением. Ведь одно, когда исповедь принимает неизвестный тебе человек, и совершенно другое - священник, сопереживающий и молящийся о тебе, имеющий опытность, по слову псалмопевца Давида, «от тайных» твоих, т. е. от не вполне осознаваемых прегрешений, «очистити» тя.

Слуга Богу, отец прихожанам

Православная вера неслучайно именуется верой отеческой

«Русские люди - как дети, - любил повторять батюшка. - Нам нужен отец». Эта отеческая интонация общения духовенства и паствы в наше время всё больше забывается, сменяясь демократизмом, доступностью, смешливостью, прагматическим деловым стилем. В особом достоинстве пастыря, в почтении и благоговении, которыми традиционно окружался священный сан, находят одни отрицательные стороны - превозношение и желание почестей и похвал. Но неизмеримо важней этого - ученичество и доверие паствы к наставникам по образу доверия к отцу.

Православная вера неслучайно именуется верой отеческой, святые же - «отцами» и «матерями». Святителю отче Николае, преподобная мати Марие… Это не метафоры, но точная формула, ключ к пониманию связей внутри Ортодоксии. Верующий в Церкви занимает место ученика, и положение его в чём-то напоминает детское. Отец Василий: «Когда мне задают вопрос - что миряне должны делать для церкви, я говорю: вы обязаны ходить в храм каждую субботу и воскресенье и в праздники, не пропуская, чтобы научиться вере, надежде, терпению. Учиться, как в школе».

Сегодня над детскостью ума станут иронизировать. В ходу умение «мыслить актуально», высказывать своё мнение, давать оценки, критиковать... Сам человек, не сознавая того, лишает себя молитвы и доверия к церковному слову, того, что, как мы знаем из Евангелия, Бог утаил от мудрых и открыл младенцам.

Образ отцовства нарушен. Однажды на уроке в воскресной школе учительница много говорила про то, что Господь есть наш Отец, что Он совсем по-родительски относится к нам, как к Своим детям. А когда окончила, то поняла, что дети не понимают её. Многие росли без отцов или отцы их в жизни вели себя не самым лучшим образом. Из-за этого роль духовного отца становится важной вдвойне. Нашему современнику как никогда сложно настроиться на духовную жизнь. Встретиться с пастырем и наставником, отечески относящимся к прихожанам, - почти исключительная возможность сбросить груз болезненной психологии, исцелить душевные раны, найти утерянную нить связи с Небесным Отцом.

Девиз, который отец Василий много раз повторял: «исцелять людей надо сердцем»

Отец Василий был прирождённый педагог и духовный лекарь. Девиз его, который он много раз повторял: «Исцелять людей надо сердцем». Служение алтарю и встречи с людьми в его жизни занимали главное место. Пастырской миссией он постоянно горел, творил её вдохновенно, свободно, как художник или писатель творит реальность своих произведений. Слушающие слово Божие и исполняющие были его семьёй, друзьями и единомышленниками. Трудно поверить в то, что человеку это под силу: каждый день, каждый час жить не для себя, а для других.

Миссионерство отца Василия

В одном интервью батюшка жалуется на священников, «бегущих домой». Он приводит исторические примеры, такие, как жизнь и служение священноисповедника Георгия Косова. «Вот у кого можно было бы поучиться современным священникам, что значит быть “народным батюшкой”! - говорил отец Василий. - Он был простым сельским попом, а удостоился того, что о нем писали литераторы, к нему съезжались люди не только из ближних мест, но издалека. Почему? Потому что он любил народ. Он приехал в заброшенный храм, прихожан почти не было, а он стал молиться каждый день, а потом, когда пришел народ, он со всеми беседовал, почти непрерывно служил молебны, помазывал маслицем, - и так каждый день десятки лет. Почему только он один стал по-настоящему “народным батюшкой”? - Потому что его храм был открыт целый день, а иногда и полночи, и таким же открытым было его сердце».

Миссионерство отец Василием мыслилось просто: «Если бы каждый священник посидел бы с народом, поговорил бы, спросил, какие нужды у кого, помог бы - тогда и наши храмы были бы полными». Учение отца Василия - самое практическое, наглядное. Об «умных и заумных», как он выражался, вещах рассуждать нужно осторожно; именно «заумные и умные» рассуждения всегда приводили к расколам и ересям. «Долой заумные вещи! - с искоркой юмора провозглашал он. - Надо научиться простому. И, когда ты научишься понимать важность соблюдения простых правил, тогда ты поймешь и глубину духовную».

Есть те, кто удаляется в интеллектуализм, в формальное богословие, держится каких-нибудь специфических интеллигентских теорий и споров, жаждет внешних перемен и реформ. Отец Василий был далёк от этого. «Я жизнь учил не по учебникам», - говорил он. Опыт его взят из постоянного наблюдения за судьбами. Как человек с весьма и весьма обширным жизненным опытом, помнивший предвоенную пору, затем войну, оккупацию, послевоенное возрождение Церкви, гонения эпохи Хрущёва, переживший «застой», крушение СССР и «лихие 1990-е», батюшка имел право на обобщения и параллели, на знание сути вещей. Он был убеждён, что человечеству на все времена дан Закон Божий, и поступающий по заповедям находится под защитой свыше, тогда как уклоняющийся от правды ненавидит свою душу и будет иметь горькое воздаяние уже при этой жизни. Не существует обходных путей, приспособления морали под время, мнимых «адекватности» и «цивилизованности», замещающих добродетели и духовную работу над собой, но самоограничение, терпение, труд, взаимопомощь, молитва и Таинства как единый рецепт для устроения дел этого мира и вхождения в вечность. «Нам говорят: мало образованных христиан. А что такое образование по-христиански? Этот совсем не то, что образование в институтах или академиях. Это когда после трудов поста, смирения и молитвы Дух Святой поселяется в человеческом сердце и образует новое существо».

Даже в советские годы, перед пристальным взором «органов», батюшка проповедовал одно: необходимость чтить Божеский закон, быть служителем правды вопреки модам и обстоятельствам. «Меня учил отец Константин Быстриевский в Никольском (соборе - А.Р. ): “Когда служишь молебен, ты спроси: а что с этим человеком случилось? Особенно если увидишь в списке заключенных или болящих”. И я внял его отеческому совету и стал расспрашивать народ». Взгляд отца Василия на советский период - резко отрицательный: большевики, по его мнению, стали огромным бедствием для страны. В то же время любовь его к человеку и знание народной жизни подсказывали, что пленение коммунистической идеологией временно. Так же, как русские люди не уместились ни в татарскую одежду, ни в польский кунтуш, однажды должны были они отказаться и от комиссарской тужурки.

В этом разница взглядов отца Василия Ермакова с антисоветчиками - ценителями некоей «настоящей России» и «белого дела», приверженцами теорий о коренном перерождении и гибели народной души. От отца Василия эти деятели заимствовали неприятие лжи как основы большевизма, однако же уклонились от главного, что было у батюшки и что есть в Законе Божием: милости и жертвы за ближних - страну и соотечественников.

Русский душой

Спасать приходящие к нему души означало для отца Василия то же, что спасать Россию; любить Россию значило любить и заботиться о каждом, приходящем к нему. Батюшка не понимал и на дух не принимал религиозной высокомерности и индивидуализма, в которых христианин представляет себя отдельно от судеб страны и народа, носителем неземных интересов, «христианства без наций и границ». «Россию надо любить», - как только мог, увещевал он. Впрочем, отец Василий никогда бы не стал принимать участие в митингах на площадях и в съездах политических партий. Самые патриотические проекты спасения страны не значат ничего без внутреннего преобразования и просвещения человека.

«Россию надо любить…». Незамысловатые слова. Однако для тех, кто помнит отца Василия, они равнозначны завещанию, нравственному компасу в отношении событий и мнений. В 1990-е годы батюшка остро переживал неразбериху, накрывшую общество лавину образцов низкопробной западной масс-культуры. Ему, на протяжении десятилетий мечтавшему дожить до освобождения Родины от коммунизма, больно было видеть Россию в обвале. Об уходе Ельцина и начале деятельности молодого тогда президента Путина батюшка высказывался одобрительно. По воспоминаниям москвича Александра Ерохина, определённые надежды он возлагал на Путина, ожидая скорого укрепления России. «И когда вдруг все развернулось, - подводит итог рассказчик, - и президент заговорил о национальном достоинстве, Православии, о том, что наша история не с 1917-го года началась, я был счастлив: “Батюшка, милый, как же ты был прав, ты верил!”».

Целью своей батюшка видел воспитание, как он говорил, «отточенных христиан»

Целью своей батюшка видел воспитание, как он говорил, «отточенных христиан», людей, которые не станут игрушками в играх посторонних сил. Понимание Евангельских добродетелей у отца Василия не сентиментальное. Меньше всего он одобрил бы поведение верующего-меланхолика и верующего-размазни. Отец Василий считал, что уступать можно в личном, там же, где дело касается переданных нам истин веры, христианин может и должен быть твёрдым. Его завет духовным детям: «Если тебя оскорбляют, не нужно склонять голову. Нужно с чувством внутренней правоты, без гнева отстаивать свою веру».

То же касается пользы Отечества: никаких ультиматумов России «платить и каяться», попыток извне давить на чувства подлинная христианская совесть, христианская ответственность, конечно же, не приемлют.

Послание будущему

Непростую, исполненную трудностей жизнь прожил батюшка. Но ещё более сложным в духовном отношении считал он наступивший период. Его опыт подсказывал, что новые испытания превзойдут испытания советского времени. «Не завидую я тем, кто пришел в Церковь в наши дни, - прямо признавал он, - очень много соблазнов и очень мало опытных духовников, и их становится все меньше. Вот смотри, в Печорах: уйдут отец Иоанн, отец Феофан, другие старцы, кто придет им на смену?»

Душа его болела о детях - о поколении будущих прихожан и церковнослужителей, которое должно прийти на смену. Недогляд, недостаток решимости считал он одной из главных причин неудач воспитания в семьях: «Почему дети плохие? Родители детям всё разрешают, отдают детей улице». Любым новомодным теориям батюшка предпочитал традиционные, проверенные способы. «Не нужно ничего обновлять, - говорил он, - научиться хотя бы по-старому воспитывать».

Предвидел батюшка и наступающий кризис. Готовил, укреплял окружающих, убеждая не смущаться событиями мирового масштаба. «Когда наступят тяжелые времена, - говорил он, - пускай нас это не пугает. Мы должны твердо знать, как “Отче наш”, что Господь наш Иисус Христос не оставит нас в трудную минуту. Быть ближе к храму - это наш долг, православных людей».

«У священника есть одна привилегия - быть слугой каждому встречному»

До конца времён, невзирая на внешние перемены и трудности, данное правило останется неизменным. При любых поворотах обстоятельств каждый должен продолжать делать своё дело: священник - учить и наставлять, прихожане, члены общины - беречь храм и любить богослужение, супруги - строить свой дом на основаниях веры, родители - бороться за исправление и нравственное развитие своих детей. Тот, кто видел и помнит батюшку, знает, что своё служение духовника и совершителя Таинств он отправлял подобно часовому на стратегически важном посту. «Если нет такого настроя - всю свою жизнь положить на служение людям, - то займись чем-нибудь другим, не дерзай принимать на себя иго Христово», - предупреждал он размышляющих о принятии священного сана.

Свои постоянство и мужество он передавал всем окружающим. «Отец Василий был для всех нас примером, - вспоминает Михаил Шишков. - В вере, в любви, в служении, в жертвенности и т.д. Он своим примером учил, как это достигается. А мы, как ученики, впитывали и пытались и пытаемся воплотить в жизнь, каждый по мере сил». Таков его главный завет мирянам и собратьям-священникам: «Многие думают, что у священника перед мирянами есть какая-то привилегия или особая благодать. Я же скажу так: у священника есть одна привилегия - быть слугой каждому встречному 24 часа в сутки всю оставшуюся жизнь. Этого требует от нас Господь и Евангелие».

Так как семья еле сводила концы с концами, девочки прислуживали в богатых семьях, а Василий был пастухом. Когда ему исполнилось 14 лет, умер его отец. С этого дня Василий стал хозяином в доме, надев отцовскую рубаху, он всем дал понять, что вся ответственность за семью теперь лежит на нём.

В 1936 году Василий женился на Любови Васильевне Хломовой, её отец принадлежал к богатому купеческому роду, он занимался рыбной ловлей, коптил рыбу для продажи.

Молодые жили в семье Бориных. Их первый ребёнок умер в младенчестве , позже родились три дочери. Молодой семье помогал брат Любови Васильевны. Давал свою сеелку, молотилку, веялку. Но во время коллективизации всё было изъято.

Батюшка вспоминал с грустью об этом времени, пришлось сидеть в тюрьме, несколько раз угрожали расстрелом. Во время войны был в плену. Покаянная молитва не сходила с уст, а когда немцы вели на расстрел, взмолился: «В руце Твои, Господи, приими дух мой...» И его отпустили...

После войны семья Бориных жила у родственников Любови Васильевны в деревне Реола, затем перебрались в Тарту, там получили небольшой участок. Василий долго не мог устроиться на работу, так как искал место, где можно было бы вместо отпуска не работать в дни церковных праздников. Но на таких условиях его не брали на работу. Наконец устроился на расчистку леса от веток. Но так случилось, что ему не прислали трактор, и он не успел выполнить всю работу, поэтому работал в Страстную пятницу – сжигал ветки. От костра огонь перекинулся на лес. Он бросил тушить пожар, при этом кричал: «Господи, буду служить Тебе, только потуши пожар». Прибежали люди на помощь, пожар был потушен.

Следует отметить, что Василия не раз приглашали учиться в семинарию, но он сомневался, сможет ли быть священником.

Помня своё обещание, Василий скоро уехал в Петербургскую семинарию, где проучился 2 года.

Профессор Богослов Игорь Цезаревич Миронович вспоминает: «Любовь народную завоевали не мы, учёные, а он... Я в семинарии с ним учился ... Люди за ним толпами ходили. Мы удивлялись, что он им говорит. Всегда в старом подряснике, а новый, как выдадут – тут же продаст, семье помогал».

Из-за крайне тяжёлого материального положения его семьи, в 1952 году ему дали приход в деревне Финева Гора в Псковской области, в 1955 – перевели в деревню Верхний Мост. Вскоре появилась возможность закончить учёбу в семинарии, и батюшка вернулся в Петербург.

После окончания семинарии отца Василия перевели в Эстонскую епархию.

Отец Василий незадолго до своего переезда с Псковщины в Эстонию видел сон – кто-то пришел к нему и сказал: «Начинай восстанавливать разбитую церковь в Сыренце!». Приехав в Таллиннское епархиальное управление представиться митрополиту Алексию*, отец Василий робко сказал: «Владыка, не посчитайте это за неуместную шутку. Видел я сон, якобы посылают меня восстанавливать церковь в каком-то Сыренце. А где это? И что это такое?». Улыбнувшись, митрополит Алексий ответил: «Так Сыренец в моей епархии. Это село называется теперь Васкнарва. Вот и хорошо, очень хорошо, я вас и направлю туда». (* Епископ Таллиннский и Эстонский Алексей (Ридигер) 29 июня 1986 года был назначен митрополитом Ленинградским и Новгородским с поручением управлять Таллиннской епархией. 7 июня 1990 года на Поместном Соборе Русской Православной Церкви митрополит Алексий был избран на Московский Патриарший Престол. Интронизация состоялась 10 июня 1990 года.)

(Блаженная старица Елена(1866- 1947) и блаженная старица Екатерина(1889-1968) похоронены на монастырском кладбище недалеко от Никольской церкви.)

Для восстановления каменной церкви нужны были кирпич, цемент, доски, способные трудиться люди. Пюхтицкая обитель помогала всем, чем могла.

Одна из духовных дочерей подвижника была свидетельницей того, как по молитвам блаженной Елены отцу Василию выдали цемент, хотя первоначально работники склада заявили, что цемента нет, из-за этого стоит строительство школы и больницы. Отец Василий спокойно ответил, что этого не может быть: «Я перед отъездом сюда заезжал в Пюхтицкий монастырь, молился блаженной Елене, а она мне всегда помогает. Цемент для меня должен быть!» - и сел на стул. Чуть позже подошёл ещё один сотрудник склада, и, узнав о случившемся, спросил протоиерея Василия: «Может, это для тебя в тупике стоит вагон с цементом, в котором не хватает двух тонн? Давно идёт тяжба по этому поводу».

Отец Василий радостно воскликнул, что блаженная Елена его никогда не подводила, и он берёт цемент, и готов оплатить недостаток. Когда цемент привезли в храм, то оказалось, что там не было недостатка, а наоборот - избыток.

Поначалу было очень трудно отцу Василию. Рядом с развалинами каменного храма стояла маленькая деревянная церковь, там отец Василий служил. Господь наделил его даром исцелять болезни душевные и телесные - он отчитывал людей, имел на это благословение ныне прославленного преподобного отца Симеона Печерского. (Следует отметить, что отец Василий был духовным сыном архимандрита Иоанна (Крестьянкина) (1910-2006)).

К отцу Василию в Васкнарву приезжало много людей, надо было их где-то размещать, поэтому он возвел несколько построек.

Из рассказа игуменьи Варвары (Трофимовой): «Часто отец Василий через нас – мимо Пюхтицы – проезжал. Зайдёт, бывало, на монастырское кладбище - и прямехонько на могилки к матушке Елене да к матушке Екатерине, блаженным нашим, и просит: «Старицы Божии, помогите мне. Я сейчас к матушке игумении пойду, у неё поклянчу немножко...

Вот по-простому поговорит на могилочках, помолится... И мне всё расскажет: «Матушка, уж так просил, так просил стариц Божиих...»

Я говорю: «Ну, батюшка, вас Господь не оставит».

Вот, матушка, еду, там кирпич обещали, там немного дощечек... А ты мне что-нибудь дашь?

Дам, батюшка, обязательно...

Вот так отец Василий и начинал. А как пошло дело! Он всё расчистил, заново заложил фундаменты трёх алтарей... Я много раз приезжала к нему и радовалась.

Днём работает, а вечером всенощную служит, со своими богомольцами молится. Никого у него в помощниках не было . Ни второго священника, ни дьякона. И причащал, и отчитывал, и молебны служил, и соборовал - и все один. Народ к нему пошёл. Приезжали из Петербурга, из Москвы – отовсюду, везли вещи, иконы, материалы, появились портнихи, маляры, штукатуры, повара... Кто шьет облачения, кто стряпает, кто штукатурит, красит, кто дрова пилит. Нашлись и художники, которых он сразу поставил орнаменты расписывать, а в дальнейшем приступили и к настенной росписи в Никольском приделе.

Отец Василий хотел, чтобы все «как по-старому было». Нашел старинные фотографии, у нас в монастыре тоже кое-что нашлось... «У меня будет церковь только трех престольная!»- говорил он».

Главный престол - в честь пророка Божия Илии, левый - во имя Святителя Николая и правый - во имя Иоанна Крестителя.

15 октября 1978 года митрополит Алексий совершил освящение Никольского придела восстановленного из руин Ильинского храма в Васкнарве . Отец Василий прослужил в этом храме до самой кончины, наступившей 27 декабря 1994 года.

Из воспоминаний игуменьи Варвары (Трофимовой): «Я очень любила отца Василия, просто преклонялась пред его мужеством и любовью. Это был истинный пастырь, духовный подвижник. Он горел весь. Привлекала в нем честность, прямота, подлинная открытость ближним. Если попросишь его о чем-нибудь - он, кажется, всю душу тебе готов отдать. И все от Бога полученные таланты вкладывал в Божие дело , в церковь».

Из воспоминаний духовной дочери отца Василия: «Отец Василий был очень терпелив, много молился и скорбел о своих чадах. Он старался вызвать в людях страх Божий... Батюшка говорил человеку: « Да, ты болен! Так как же ты исцелишься, если ты в грехе и продолжаешь грешить? И человек страшился, что на всю жизнь останется калекой, и старался творить молитву.

Батюшка учил нас любви к отошедшим душам и молитве о них. Однажды на праздник ему подали так много записок об упокоении, что у него не хватило сил и времени их прочесть. Он упал на колени и зарыдал, прикрыв записки руками: «Господи, - взмолился он, - Ты видишь, что у меня нет сил прочесть их все , прочитай Сам!». Когда батюшка поднял руки, то понял, что все записки прочтены. Тогда он возблагодарил Господа... У него был дар слёз, он умел молиться и плакать вместе со скорбящей и болящей душой».

Многие люди исцелялись по молитвам подвижника, но некоторые оставались в том же состоянии. Отец Василий говорил: «Я – только раб Божий, а исцеление от Бога. Ничто не происходит с верующим человеком без воли Божией. Если Господь благословляет очищение, то и бесы отступают».

Из воспоминаний духовной дочери отца Василия: «Однажды к батюшке приехала женщина с привлекательной дочерью, но не совсем здоровой... Она долго трудились. Мать привезла большую сумму денег на восстановление храма. Без устали таскала кирпичи, выполняла любую работу... Приблизилось время отъезда, и сердце её сжимается от отчаяния: «С чем приехали, с тем и уезжаем», - говорила она отцу Василию... Отец Василий очень расстроился после разговора с ней... Ночью не мог заснуть... встал на колени, поднял руки с мольбой и слезами настойчиво стал просить Господа помочь бедной женщине.

Утром после службы и отчитки произошло чудо. Девочке стало лучше. Мать, бесконечно счастливая, уезжала с дочкой домой, благодаря Бога и о. Василия.

Прошло немного времени, и о. Василий получил от неё письмо, залитое слезами: «...Батюшка, помолитесь за дочку... Ушла из дома, связалась с наркоманами...»

Батюшка закрылся в келье, горько плакал и просил прощение у Господа за ту дерзкую ночную молитву о ней.

На проповеди он часто рассказывал эту историю и говорил, что нельзя идти против воли Божией. Если не дается что-то по желанию твоему, значит так лучше для тебя. Смирись, подчинись воле Божией. «Если бы тогда я и мать поняли это, то дочь, хотя и больная, не погибла бы в грехах».

Батюшка говорил, что Господь только тогда может быть с человеком, когда человек смирился, перед всеми обстоятельствами, которые ему ставит Сам Бог...

Отец Василий говорил нам: «Если вы сейчас перестанете болеть, будете совсем здоровы, то пусти вас в мир – погибните!»

Он лишь облегчал страдания, о полном исцелении не просил Бога. Чтобы человек всегда жил в покаянии и всегда желал обращаться к Богу...

В одной из проповедей он рассказывал о своей прихожанке, которая работала в колхозе. Когда бригада отдыхала, она уходила в сторонку и читала Евангелие. И вот пришло ей время умирать. Батюшке сообщили, но когда он пришёл было уже поздно... «Вы все приняли меры?» - спросил он у врача. «Да», ответила та.

Тогда отец Василий сказал: «Эта раба Божия не оставляла Евангелие, Бог не оставит её без причастия». И обращаясь к лежащей, произнёс: «Кайся, раба Божия!». И стал перечислять грехи. В этот момент все увидели, как две слезинки выкатились из её закрытых глаз. А батюшка спросил: «Причащаться будешь?».

Она открыла рот, и батюшка её причастил.

« Да, - сказала врач, - Бог есть!» - и с этого времени уверовала в Господа».

Из воспоминаний В. Л.: «...Отец Василий советовал утром, вставая с постели, перекрестить ноги со словами: «Господи, благослови стопы мои идти по путям заповедей Твоих!

Батюшка старался, как можно дольше продержать нас в храме, объясняя, что каждую минуту, проведённую здесь, ангел записывает...»

Он помогал людям встать на правильный путь. Решались ли семейные дела, возникали ли квартирные вопросы – батюшка обязательно молился в храме, во время молебна, на Литургии, за тех, кто к нему обращался. Молился и в келье. И только потом давал ответ...

Надо сказать, что времена тогда для православных людей были суровые. Мы не могли подолгу оставаться у о. Василия: милиция наведывалась и ночью, и вечером. Приходилось прятаться. А кому не удавалось – тех увозили, хотя по молитвам о. Василия, они возвращались...

Однажды власти собирались закрыть храм, но батюшка усердно молился, и наутро выпал такой сильный снег, что они не смогли проехать на машине. Даже хлеб тогда сбрасывали с вертолётов. Батюшка ликовал...»

Приведём ещё несколько свидетельств о чудесах явленных Господом по молитвам подвижника:

«...Батюшка привёз нас к себе, а сам заболел, слёг с температурой 39 градусов. Сильный изнуряющий кашель, да ещё флюс... Он лег прямо на полу в своей деревянной церкви...

К вечеру собралось множество народу – это был день, назначенный батюшкой для отчитки. Один раз в неделю приезжали больные, перед болезнями которых врачи оказались бессильны... Люди собрались, ждут, а батюшка лежит на полу совсем больной, кашляет, стонет от боли... Народ начал роптать...

Отец Василий встал, превозмогая боль, и пошёл в алтарь. Были слышны его стоны и плач.

Вдруг всё изменилось: распахнулись Царские врата, отец Василий стоял совершенно здоровый, бодрый с радостным лицом .

Вот, дороги мои. Вы сами видели, какой я только что был. Но Господь восстановил меня после молитвы. «Господи, - сказал я, повергшись перед ним на пол. Господи, не ради меня, грешного. Но ради народа, который ко мне пришёл, пощади меня, исцели!»

Да это было чудо. Отец Василий был совершенно здоров. Кашель не возобновился...

Отец Василий рассказывал, как однажды всё лето молился пророку Илии, чтобы тот не давал дождя на землю, потому что крыша храма была не покрыта. Так вот, сильный дождь полил только по окончании строительных работ.

А сколько слёзных молитв вознёс батюшка к Богу, прося средств и помощи для ведения строительных работ! Об этом одному Богу известно.

Помню, пришли к батюшке двое рабочих просить рассчитаться с ними за какое-то дело. А денег у него нет...

Вот отец Василий и говорит рабочим:

Погодите до вечера, я жду с почты перевод.

Хотя ни о каком переводе он не знал, а поэтому волновался, конечно. Но молился и верил.

И, правда, вскоре пришёл денежный перевод. Сам отец Василий этому удивлялся.

Но не только даром молитвы обладал батюшка. Был у него великий дар предстояния пред Богом. На каждое дело он испрашивал благословение у Господа, у Царицы Небесной, у святых. Если предстояло решать какой-либо вопрос, то без молитвы он ничего не предпринимал. А обращался немедленно с пламенным и часто слёзным молением к Богу, и получал ответ, да-да, именно ответ внутри своего сердца. Поэтому отец Василий всегда имел ясность и твёрдость убеждения, как поступать».

Приведём воспоминание о последних днях подвижника из книги «Отец Василий Борин»: « Когда он заболел, то сказал, что умрёт и родные, приехав, уже не застанут его в живых. Так и случилось...

Батюшка был уже болен и не служил. И вот как-то летом долго не было дождя. В храме отслужили молебен, но на небе – ни облачка. Тогда отец Василий, совсем больной, еле двигаясь, пошёл в храм, помолился у престола, и вскоре крупные капли дождя напитали землю влагой.

Последний раз батюшка служил в 1992 году в Прощеное воскресенье . О. Василий у всех попросил прощение. У него едва хватало сил стоять, в алтаре он не смог сам снять облачение, алтарник ему помог... В ночь на субботу, 24 декабря 1994 года, батюшке стало плохо. Позвонили благочинному... Позвонили матушке игумении..., попросили помолиться, чтобы батюшка дожил до причастия.

Когда приехал благочинный, о. Василий пришёл в сознание. Его соборовали, причастили, он всех узнал, назвал по имени, потом силы оставили его, и больше он в сознание не приходил . В воскресенье приехали священники, прочитали отходную...

27 декабря 1994 года в 2 часа ночи тихо, в молчании, как бы весь находясь в послушании воле Божией, батюшка скончался.

Вечная память тебе и низкий поклон, батюшка Василий!»

С Верой Ивановной Третьяковой, в девичестве Хвощ, мы познакомились в Устюге, куда она приехала погостить к родителям. Хотелось расспросить о недавно почившем протоиерее Василии Ермакове - её духовном отце. Не сразу Вера Ивановна решилась на встречу, но желание почтить память батюшки пересилило. И вот мы усаживаемся за стол в её родительском доме. Ещё одна судьба, в которую погружаешься с головой, проживая ещё одну жизнь.

«Всех батюшек и всех людей»

Отцы рассмеялись. Священником, впрочем, был только один из гостей - отец Геннадий Яблонский. Второй оказался епископом Мелхиседеком - об этом замечательном архипастыре мы уже не раз писали (например, о том, как он в советское время тайно провозил через таможню книги о Царственных мучениках). А в Устюг он тогда, много-много лет назад, приехал навестить своего ставленника, родителя Веры - отца Иоанна Хвоща.

Младенчик высказала владыке Мелхиседеку! - восхищается дочерью батюшка.

Отец Иоанн только что вернулся со службы и присел на минутку, послушать нас. Ему за восемьдесят. С его лица не сходит улыбка.

«Что же вы наделали?»

Отец Иоанн немного рассказал о себе, о том, что верует с детства:

С мамочкой в храм ходил. Мама, конечно, более была прилежна. А в школе надо мной смеялись: «Монах в синих штанах».

Жили они на Украине, в Енакиево, куда перебрались из Белоруссии. Жили скромно, а потом пришли немцы и большая семья начала голодать. Однажды, когда Ваня вёз зерно, лошадь встала на переезде. Какой-то гитлеровец схватился за кнут. Он мог бы запороть до смерти, да, на счастье, рядом с фашистом стоял переводчик из наших, советских. Спасая мальчика, он стегнул его для виду, и всё обошлось. Ваня как-то раз видел, как бичуют гитлеровцы нашего тракториста. Ребёнку бы такого не выдержать.

Однажды наши выбили фашистов из села, но потом их окружили немецкие танки, посыпались снаряды. Красноармейцы побежали, Ваня - с ними, через поле. Один снаряд разорвался рядом, но мальчика не задело. В ответ ударили наши «катюши». Ваня видел, как горят немецкие танки, но гитлеровцы в тот раз всё равно взяли верх. Мальчик хоронил красноармейцев, а после ходил к ним на братскую могилу, плакал и ругал врагов: «Что же вы наделали!»

На Кавказе

Следующее памятное событие в жизни будущего священника - начало учёбы в Одесской семинарии. Вскоре, однако, пошатнулось здоровье и учёбу пришлось оставить. Купил он билет на пароход и отправился в Абхазию, помолиться. Дело в том, что тогда ходили легенды о кавказских старцах, скрывающихся в горах, и многие семинаристы хотели побыть у них в послушниках.

На Кавказе местные христиане помогли найти пустыньку отца Серафима. Иван бродил по склонам в поисках дров, потом они вместе со старцем пилили их двуручной пилой. И молились тоже вместе. Страшновато было - власти старцев не жаловали, но Господь не выдал. О самом удивительном событии того времени отец Иоанн не рассказал даже семье...

Я всегда знала, что папа очень трепетно относится к праведному Иоанну Кронштадтскому, - вспоминает Вера Ивановна. - От гробницы его не отходил, когда бывал в Петербурге, и мы догадывались - что-то за этим стоит. А открылось всё неожиданно. Однажды в Иоанновском монастыре папа захотел отслужить молебен перед мощами. Я знала тропарь, а вот кондак не помнила. Попросила одну монахиню помочь, и она принесла книжечку о святом Иоанне. Вечером открываю её снова, и вдруг среди других чудес, совершённых по молитвам Кронштадтского пастыря, нахожу свидетельство отца!

Речь там шла о том, как праведный Иоанн спас жизнь отцу Иоанну Хвощу. Оказывается, в Абхазии, среди этих райских кущ ему стало совсем плохо - что-то с желудком. Юноша выполз на балкон, думая, что умирает, и стал молиться. В этот момент и явился ему святой, пообещав исцеление. Иван потом спрашивал людей: «Где отец Иоанн, куда он ушёл?» Но никто не мог понять, о чём говорит этот молодой русский.

О том, что случилось, он много лет спустя рассказал матушке Серафиме - настоятельнице Иоанновской обители в Петербурге. И оказалось, что историю эту она записала - так всё и открылось. После чудесного исцеления батюшка смог продолжить учёбу. Окончив семинарию, служил диаконом в Мурманске, а став иереем, подвизался сначала в Белозерске, потом переведён был в Устюг. С тех пор здесь, лет сорок уже.

Он выходит из комнаты, немного шаркая обувью, потом возвращается:

А кваску хотите? - спрашивает.

Не откажусь, - отвечаю.

Он смеётся, приносит квас. То старается нас развеселить, то рассказывает о хворях, его посетивших, и вдруг произносит:

У меня остановочка. Годики мои немалые, всё пережито, а конец уже...

И улыбается так - хорошо-хорошо и немного виновато, будто извиняясь.

Догнал

Да, насмешки и всё остальное... Учительница по истории любила задавать вопрос: «Так, дети, поднимите руки: кто из вас верит в Бога?» Я не поднимала. И приходила домой никакая, сознавая себя предательницей. Сейчас иногда видимся с той учительницей, здороваемся.

В старших классах Вера стала комсомолкой. Сначала просила Бога явиться, объяснить всем, и ей в первую очередь, что Он есть, что травят её напрасно. Но тяжело идти против всех, особенно ребёнку, и сказала себе Вера: «А может, они и правы». Вот только отец всё время был перед глазами. Он кротко переносил её упрёки, её помрачение, являя собой тот идеал человека, к которому советская школа вроде бы предлагала стремиться. Он был выше всего личного. Выходных, отпусков у него не было. Два-три часа дома, всё остальное время - в храме. Когда отец спит и спит ли вообще, Вера не знала. Мама, бывало, купит краску для дома, на другой день спрашивает отца: «Где она?» А батюшка уже в церкви ею что-то подновил. «А кисти где?» Там же.

Пока дочка была маленькая, научил её молиться. А потом просто ждал, скорбя и веруя, что Господь всё устроит. И без того добрейшей души человек, дочь он любил до самозабвения.

Был такой случай. Вера Ивановна вспоминает, как отправилась в Ленинград поступать в институт. Жить на абитуре было негде, но знакомые каких-то знакомых сказали, что можно поселиться на время в общежитии Педиатрического института. Оказалось, однако, что без постоянной прописки там делать нечего. Был ещё один адрес - маминых друзей, с которыми давно была потеряна связь. Отправилась туда, позвонила - в ответ тишина.

По проспекту Стачек побрела к метро, совершенно несчастная. Мимо проехал трамвай, поднимаясь на виадук. Спустя несколько минут послышалось в отдалении: «Вера!» «Надо же, сколько здесь Вер, - подумала девушка, - и до чего голос знакомый, но ведь я никого в Ленинграде не знаю». И снова голос, уже ближе: «Вера!» Обернулась - отец спешит, выбиваясь из сил.

Оказывается, как проводил дочь, сердце было не на месте - как там она? Взял билет на самолёт, прилетел в большой незнакомый город, имея на руках те же адреса, что и Вера. Отправился искать. Когда ехал в трамвае, увидел - вот она, доченька, идёт сама не своя. А следующая остановка аж за виадуком, не догнать. Всполошил пассажиров своей мольбой: «Остановите!..» Трамвай встал, где не положено, и отец Иоанн бегом ринулся за Верой через газон, через огромный проспект, не обращая внимания на светофоры. Догнал. А через него и Господь настиг Веру Ивановну. Так вернулась она через родного отца - к Небесному, моля о прощении. Уточняет, впрочем: «Уходила я от Бога не сразу и вернулась не сразу».

«Ко мне ходи»

Однажды зашла в Серафимовский храм, удивилась, что половина людей осталась после службы на молебен. И в другой раз побывала на службе у батюшки Василия. Потом пришла ещё... Настоятель на неё посматривал, но ничего не говорил. Впервые подошла, когда у одного знакомого Веры Ивановны возникли затруднения. Отец Василий предложил привести его, а пока подать записку. Когда она протянула её, спросил, заглянув в глаза: «А ты обо всех написала?» Вера Ивановна задумалась. Вроде обо всех, а может и нет, но неважно, к каким выводам она пришла, главное - ниточка протянулась. Вера Ивановна привыкла всё переживать внутри себя, но тут вдруг раскрылась...

Слушая её, я и сам пытался понять - почему? Может быть, дело в том, что мы нередко исполняем просьбы друг друга, лишь терпеливо оказывая услуги, потому что так надо. А выйти за пределы этого «надо», задать вопрос сверх него - на это не хватает ни сил, ни участия. А ведь это очень важно. Лишь обнаружив подлинный интерес к себе, человек пробуждается. Эта способность - поднимать людей над обыденностью - редчайший дар, почти не заметный со стороны. Представьте, что вы на толщину волоса отрываетесь от земли. Даже если на вас в этот момент нацелена телекамера, плёнка ничего не запечатлеет. А между тем произошло чудо. Так и в отношениях между людьми: часто не происходит ничего, даже если вы съели вместе пуд соли, а иной раз слова или взгляда, а то и вовсе чего-то эфемерного хватает для крутого поворота судьбы.

Вера Ивановна стала заглядывать в Серафимовский храм всё чаще. Иной раз запишет какие-то вопросы, чтобы задать их батюшке, а после мнёт бумажку, спрашивая совсем о другом. О том, что действительно важно. Отец Василий умел настраивать людей даже не касанием - дыханием, улыбкой. Постепенно стала Вера Ивановна разрываться между двумя церквями, Димитриевской и Серафимовской, не в силах сделать выбор. Но однажды, когда подошла к старцу после литургии приложиться ко кресту, услышала ласковый ответ на вопрос, который она так и не решилась задать: «Ко мне ходи!»

Владимиру Третьякову, мужу Веры Ивановны, решение перейти в другой приход тоже далось нелегко. С отцом Василием они побеседовали, сердце к батюшке сразу потянулось, но и в Димитриевском храме они с отцом Ипполитом были не чужими. Отец Ипполит, узнав о сомнениях своего прихожанина, вздохнул и произнёс: «Так, как отец Василий, я вас окормлять не смогу». На прощание подарил образ «Отрада и Утешение» вместе с житием преподобного Серафима. А ведь ему тяжело было терять Владимира, одного из первых помощников.

Выше я сказал, для примера, о чуде, когда отрываешься ты от земли, а никто и не видит. Но некоторые так и живут, подобно отцу Иоанну Хвощу или батюшке Ипполиту. Исполнив волю Отца, бережно подвели они Веру Ивановну к человеку, преобразившему её, - к старцу Василию Ермакову.

Платок

Вера Ивановна задумывается над моим вопросом, был ли отец Василий прозорлив:

Он почему-то не поминал вслух имена священников, когда читал записки, - только про себя, за исключением болящих. И если вдруг произносил имя моего отца, значит, что-то было не в порядке.

Или вот случай: Вера Ивановна однажды не могла усидеть на работе - потянуло в храм. Прибегает: в церкви вечерняя служба, людей не много. Попросила у одной женщины платок. Батюшка, как увидел Веру Ивановну, воскликнул радостно, обращаясь к её мужу: «Володя, кто к нам пришёл! Вера пришла!» Но потом изумлённо спросил её: «Что это ты на себя натащила такое? Ты и без платка хороша». Духовная дочь, покраснев, стянула платок.

Иные прихожанки в Серафимовском кутались чуть ли не в монашеское, но батюшке это не нравилось, и вовсе не из вольнодумства - как раз наоборот. Едва ли в городе был другой храм, где требования к одежде были столь строги. «Что такое, - возмущался отец Василий духом, - пришёл в джинсах, футболке. Ты к мало-мальскому начальнику так пойдёшь? А тут ты пришёл к Начальнику всех начальников». Мужчин отец Василий приучал ходить в храм в костюме, надевать свежую рубашку и галстук. И неважно, что на дворе лето, жара. «Я, - утешал он, - тоже потею». Так же увещевал и женщин: «В храме нужно иметь приличный вид. Сшейте себе платье, в котором можно будет достойно стоять на службе, принимать Тайны». Потому и велел он снять Вере Ивановне платок, что лучше уж вовсе без него, как Марии - сестре Лазаря, омывшей волосами ноги Спасителя, чем в чём-то бесформенном, безвкусном.

Опрятность в одежде была для него продолжением строгости душевной. Твёрдо защищал от нападок Патриарха, судить которого было тогда едва ли не правилом хорошего тона среди «ревнителей», защищал духовенство, даже когда оно было в чём-то не право. И дело вовсе не в том, что он был снисходителен к проступкам или боялся вынести сор из избы. Просто перемывание косточек пастырям было для него чем-то сродни тому, чтобы прийти в храм в штанах, смахивающих на исподнее - нравственно безобразным жестом, свидетельством отсутствия стержня, самоуважения.

И поразительно, как это притягивало к нему людей, - ни у одного «ревнителя» в храме такого не встретишь. Народ на литургии стоял так плотно, что не всегда можно было перекреститься.

Но в этот раз день был будний, и народу в церкви оказалось немного. Сняв платок, Вера Ивановна отправилась на клирос.

Батьке привет передавай, - сказал ей отец Василий после службы.

Потом повторил. И ещё раз напомнил. Вскоре после этого у отца Иоанна Хвоща начались большие неприятности в жизни. Так было всегда. Если старец становился особенно ласков, внимателен, значит, жди испытаний. Был ли он прозорлив? Когда задаёшь этот вопрос, его духовные чада теряются. Что был, это вне сомнений. Но так умел это обставить, что вроде и ничего особенного: «Батьке привет передай!»

«Всегда меня замечал»

Сколько его духовных чад повторяют эти слова: «Он всегда меня замечал!» А ведь их были сотни. Я не могу этого объяснить. Это был какой-то прорыв иного мира в нашу жизнь - мира, где нет времени, где у любви нет границ. Это самое поразительное, что обнаруживаешь, сталкиваясь с праведниками. Нам не хватает времени, чтобы одарить своим вниманием самых близких и дорогих, а ведь это всего несколько человек. Но когда Бог дышит в человеке, его начинает хватать на всех, с избытком.

И меня он всегда замечал, - продолжает Вера Ивановна. Говорит и плачет: - Раз закутался в мою куртку, смеётся. А в другой раз шапочку мою зимнюю набекрень надел, спрашивает: «Как я вам?» И сердце тает, и ты будто в детство вернулась - такая любовь, такая простота. Пробегаю раз мимо. Батюшка беседовал с одной женщиной, да и я спешила, хотела проскочить незамеченной. А он вдруг останавливает меня, улыбаясь озорно. Платок мне на лицо натянул, да ещё мою девичью фамилию как-то смешно переиначил. Я смеюсь, а он на новый её лад меняет, и глаза смеются. Спохватываюсь: «Батюшка, а откуда вы мою прежнюю фамилию знаете? Я ведь вам её не называла?» А он: «Я что, газет не читаю?» И действительно, в вологодской епархиальной газете было что-то про моего отца. Но откуда отец Василий-то об этом узнал? Я не понимаю.

Записку напишешь, положишь десять рублей (больше не в силах, дела совсем плохи). Батюшка увидит - непременно вернёт, скажет: «Возьми, пригодятся». А грибочков из Устюга привезу - осерчает нарочито, пряча улыбку: «Вера, что так мало?» Смешно так становится. А батюшка смеётся: «За мной не заржавеет». Подарила ему как-то помочи - подтяжки то есть. Так стыдно было, ведь пустяковая вещица. Что-то лепечу в оправдание, а он - восхищённо: «Вера! Ты мне всегда такое нужное даришь!» Это настолько было...

Думаю, стоя в храме: «Как батюшка меня терпит - такое ничтожество?» Тут он выходит и, обращаясь к кому-то, говорит, кивая на меня: «Что ты у меня спрашиваешь? Вот она всё расскажет, она хорошая». Так он задавал планку. Если бы ругал, я бы начала противиться. Но то, что похвалил, - это планку задало, хотя иных и ругал. К каждому свой подход был. Цель одна - спасти, а подход разный. Очень любил мою сестру Ольгу. Больше, чем меня, потому что у неё больше трудностей. Такого приёма, как ей, он мне никогда не оказывал. Раз в три года увидит - и будто сам не свой становится: «Оль-га! - кричит. - Оля, здравствуй!» И сразу - к себе, расспросить обо всём, что было. В Исаакиевском соборе ждали митрополита, не пройти было, а отец Василий: «Ольга! Фотографируй!» - и провёл нас, потом подарок искал для неё: «Ольга, не знаю, что тебе подарить».

Вера Ивановна закрывает лицо. Потом продолжает:

Батюшка всё повторял: «Помяни, Господи, Лию с детками». Лия - это мама моя, а детки - мы с Ольгой. Помню, у мамы был день ангела, но до батюшки не добраться, слишком много народу. И вот он уходит в алтарь, а я даже записки не передала - ничего. Вдруг батюшка оглядывается и говорит так хорошо-хорошо: «Знаю. У Лииньки сегодня день ангела».

Его любовь нас всех объединяла. Если читать его проповеди глазами, может даже возникнуть отторжение. Не со всем люди согласятся. Это нужно было слышать вживую, когда в голосе боль, чувство. Он приосанивался перед тем, как сказать пастырское слово, мы улыбались. Батюшка всегда говорил одно и то же, но по-разному.

Проповедь заканчивается, потом молебен, чтение записок - не подойти. Он выходит к машине, мы провожаем. Однажды я подумала: «Как же у него ноги, наверное, болят!» Пожалела от души. Вдруг батюшка останавливается, когда проходит мимо меня, шепчет: “Вер, а ножки-то у меня болят”...»

«Со святыми...»

Он умер в день празднования иконы Божией Матери «Отрада и Утешение».

Тем вечером настроение у Веры Ивановны было невесёлым. Это был канун годовщины того дня, когда её незаконно уволили с должности бухгалтера в объединении «Красный треугольник». Пришла подруга, которой Вера Ивановна сказала: «Завтра наступает трагический день в моей жизни - меня выбросили за борт, как шкодливого щенка». Если бы знала, что настоящая трагедия впереди... В полночь они стояли с мужем на молитве, когда раздался телефонный звонок:

Батюшка умер...

Нет, этого не может быть. Я поминаю за здравие.

Снова звонок:

Батюшка умер...

Муж заплакал. Владимир рос без отца, и батюшка стал ему больше чем духовником. Когда он в последний раз был у о. Василия на исповеди, тот выслушивал и отпускал грехи, едва не теряя сознание. Только верилось - болезнь отступит...

Третьяковы отключили телефоны - городской, сотовые, легли спать. Не хотелось ни говорить, ни думать, они желали просто забыться, бежать от страшной новости.

Утром забежал знакомый, сказал: «Батюшку увозят на родину, в Болхов» - это на Орловщине. Побежали в храм. Он был полон, но стояла необыкновенная тишина, которой никогда не забыть. Запели «Со святыми упокой...» Была растерянность, напряжение из-за того, что батюшку хотят увезти, но потом вышел один из священников со словами: «Хоронить будут тут», и пронёсся вздох облегчения. День прошёл, наступила ночь. Те, кто провёл её в храме, вспоминали: «Эта ночь была пасхальной! Мы пели “Христос воскресе...”»

Утро, долгое отпевание на морозе.

Рассказ Веры Ивановны об этих сутках предельно лаконичен. «Почему так мало запомнилось?» - подумал я. В этот момент она заплакала.

Вечером после похорон они с мужем настроились на православную радиостанцию, где отец Василий рассказывал о Ксении Петербуржской. Будто и не умирал - продолжал благовествовать. И не то что боль начала отпускать, просто пришло понимание, которое к кому-то приходит раньше, к кому-то позже, - что смерти действительно нет.

Херувимская

У отца инсульт... - вспоминает Вера Ивановна. - Что делать? Куда бежать? Конечно, к отцу Василию на могилку, просить за папу. Конечно, к праведному Иоанну на Карповку.

В монастыре ей встретилась схимница: «Да встанет он, утомился сильно, но встанет», - сказала она так просто, словно о чём-то уже решённом.

Спустилась к гробнице св. Иоанна Кронштадтского, стала читать акафист, и тут зазвонил телефон. Вера Ивановна, взглянув на плакат с перечёркнутым мобильником, виновато его достала.

Папа заговорил, начал двигаться! - волнуясь, произнёс издалека, из Устюга, брат.

Кронштадтский пастырь продолжал улыбаться с иконы.

А спустя какое-то время протоиерей Иоанн Хвощ сам приехал его поблагодарить. Шёл осенний дождь, а батюшка неустанно отмахивал по городу километр за километром. Поплакал у небесного своего покровителя, отслужил молебен. Потом отправился на Серафимовское кладбище - благодарить другого своего молитвенника.

Как бы мне хотелось быть рядом, - сказал он однажды, стоя у могилы отца Василия.

Что ты, папа, здесь очень дорого... - начала было объяснять дочь, потом спохватилась.

Её подруга Наталья Глухих рассказала мне, как однажды они служили вместе - отцы Иоанн и Василий: «...Идёт литургия. И вдруг в начале “Херувимской” запели птицы, залетевшие через раскрытое в куполе окно. Это нас поразило. “Херувимская” закончилась, и птицы умолкли».

Об отце Василии

Во все времена воздвигает Господь угодника Своего, молящегося за народ свой, сохраняющего духовную преемственность от благочестивых своих родителей. Так и ныне: на Серафимовском кладбище, в церкви преподобного Серафима Саровского Господь поставил Своего служителя, более 50 лет учившего обезверившийся «советский» народ, как «подвизаться законно» (апостол Павел), как следовать за Христом на всех путях своей жизни, - отца Василия Ермакова. И не случайно именно на этом месте.
Серафимовское мемориальное кладбище - это могилы умерших от голода блокадников, павших воинов афганской и чеченской войн, моряков «Курска», выдающихся представителей творческой и научной интеллигенции, это могилы родителей Владимира Путина.
И, как некогда к преподобному Серафиму стекались все сословия русского общества, так и ныне на Серафимовском кладбище - бизнесмены, ученые, военачальники и многие люди со всех уголков России и из-за рубежа, жаждущие получить наставление в трудных перипетиях своей судьбы, желающие знать волю Божию о своей дальнейшей жизни.
25 лет возглавлял общину храма преподобного Серафима протоиерей Василий Ермаков, всей своей жизнью явивший подвиг служения Христу и России. Родом из древнего русского города Орловской губернии Болхова, сын благочестивых, глубоко верующих родителей. Находясь в оккупации, а затем в концлагере в Эстонии, исполняя тяжелые физические работы, о. Василий всей своею жизнью постигал закон нашего бытия: «Без Бога ни до порога». Впервые придя в открывшуюся в оккупации церковь, о. Василий увидел, как молится исстрадавшийся, вновь обретающий веру своих отцов народ. В основном это были женщины. И одним из главных слов Батюшки было слово, обращенное к русской женщине-матери. Это слово о непрестанной материнской молитве за детей и мужа, о прямой обязанности матери научить своих детей молиться, твердой родительской рукой не допустить их до злачных мест, «дискотек» и пр. Ибо от воспитания молодежи зависит наше будущее.
«Россия подымется!» - часто повторял Батюшка, хотя времена в духовном отношении будут очень трудные. Поэтому он учил молиться, не подступать к Богу легкомысленно, не потрудившись внутренно, не осознав всего величия той Святыни, к которой мы дерзнули приступить.
Отец Василий, выросший близ Оптиной пустыни, дышавший одним воздухом с оптинскими старцами, в молодости внимавший советам и поучениям преподобного Серафима Вырицкого, связанный многолетней духовной дружбой с о. Георгием Чекряковским и о. Иоанном Крестьянкиным, донес до нас, живущих в XXI веке, дух русского православия, казалось, уже окончательно утраченный. Но Бог милостив, и многое может молитва его верного служителя. О. Василий создал, вымолил, сплотил свою большую серафимовскую семью – живой пример русской православной семьи (а ведь раньше все коллективы в России были своего рода семьями). А значит, сохранить ее, сберечь и передать другим то, чему учил Батюшка – долг знавших его не только перед ним Самим, но и перед Россией. И вход в нее не закрыт для всех, кто сердцем своим ищет путей спасения себя и своих близких и служения России.

Вот что рассказывает о себе сам Батюшка:
“Родился я в городе Болхове Орловской области, и в моей детской памяти запечатлелись 25 заколоченных храмов без крестов, с разбитыми окнами, - так было у нас, да и везде в России в предвоенные, тридцатые годы. До 14-ти лет я прожил без храма, но молился дома, молитвой родительской, - отец, мама и сестры - все молились... Началась война. И вскоре мы стали свидетелями трагического отступления, даже беспорядочного бегства войск. И 9 октября 1941 года в город вошли немцы. Что особенно остро вспоминается о тех днях? Что тогда происходило в Болхове? Установление новой власти - избрание бургомистра, то есть власть какая-то… Нас, молодежь от 14 лет и старше, немцы ежедневно гоняли на работу. Работали под конвоем. На площади в 9 часов утра собирались. Приходит немец и выбирает, кому куда идти: дороги чистить, окопы рыть, после бомбежки засыпать воронки, мост строить и прочее. Вот так и жили…. Мне тогда было 15 лет.

Вскоре прошел среди оставшихся жителей слух о том, что собираются открыть церковь. 16 октября был открыт храм во имя святителя Алексия, митрополита Московского. Люди ходили по разоренным храмам, собирали для него иконы, которые не успели уничтожить. Нашли чудотворную икону, Иерусалимскую - она была приколочена к полу, и по ней ходили люди. А вскоре дошел слух, что собирается народ открыть церковь. Но все было потеряно, разграблено. Люди стали ходить по закрытым храмам, собирать уцелевшие иконы, что-то взяли брошенное в музее. Часть икон принесли в церковь сами жители. И вот 16 октября 1941 года церковь открылась. Это был бывший монастырский храм ХVII века митрополита Алексия (женский монастырь Рождества Христова, сейчас здание этой церкви сохранилось, но в ней находятся жилые помещения).

Впервые в эту церковь я пришел где-то в ноябре. Служил священник Василий Веревкин. С 1932 по 1940 он отсидел в лагерях на лесоповале в Архангельской области.
Дома отец сказал: "Дети пойдемте в церковь - принесем благодарение Богу". Мне было страшно и стыдно идти туда. Потому что я на себе ощущал всю силу сатанизма. А что на меня давило? Как и сегодня давит на всех тех, кто идет впервые в храм Божий. Стыд. Стыд. Очень сильный стыд, который давил на мою душу, на мое сознание… И шептал какой-то голос: "не ходи, смеяться будут… Не ходи, тебя так не учили…" Я шел в церковь, оглядываясь кругом, чтобы меня никто не видел. Идти напрямую километра полтора было до церкви. А я кругом шел, километров пять обходил через речку… Народу в храме было около двухсот человек, наверное… Я отстоял всю службу, посмотрел, увидел молящийся народ, но душа моя была еще далеко от ощущения благодати. В первый раз я ничего не ощутил …

Наступил 1942 год, очень трудный: фронт отстоял от нас в 8-и километрах. Я с родными пошел в храм под Рождество. И стоя в переполненном храме, - новый открыли, Рождества Христова, - в нем помещалось до трех тысяч молящихся, - мне было удивительно видеть горячую молитву, и слезы, и вздохи; люди, в основном женщины, были в протертых фуфайках, заплатанной одежде, старых платках, лаптях, но то была молитвенная толпа, и крест - истовый, благоговейный, которым они осенялись, молясь за близких, за свои семьи, за Родину - потрясло. То была настоящая глубокая молитва русских людей, обманутых не до конца, которые опомнились и вновь приникли к Богу. И еще запал мне в душу хор. Как они пели. С душой, одухотворенно. То был язык молитвы, веры. Регентом был мой учитель пения, который меня учил в школе. И вот тогда я с ясностью ощутил: “Небо на земле”.

Храм был закопченный. Окна закрыты камнями. Рам не было, кирпичи какие-то … Свечи домашние… И служит отец Василий. Мы дружили семьями, я с его сыном учился в 3-ей школе. Этот единственный, оставшийся в городе священник, совершал богослужения. И с того времени, с 42 года, с Рождества Христова я как бы родился заново. И стал ходить еженедельно по субботам и воскресеньям в церковь…

Это было время войны, время комендантского часа, когда выходить из дома мы могли с 7-ми утра до 7-ми вечера. Весной. А зимой только до 5-ти вечера. После назначенного часа никуда не пройдешь… Служба начиналась часа в три-полчетвертого. А я почувствовал необходимую помощь молитвы, и когда немцы нас отпускали в пять часов вечера с работы, я домой прибегал, быстренько надевал какие-то свои одежды и бегом в церковь и стоял. Мое место - налево перед Иерусалимской иконой Божией Матери. Эту чтимую чудотворную икону нашли в каком-то заброшенном храме. Народу много, и я постепенно, постепенно из недели в неделю, из месяца в месяц привыкал ходить в церковь. Меня заметил отец Василий и сказал: "Васек, я тебя возьму в церковь". 30 марта1942 года он ввел меня в алтарь. Показал, где можно ходить, где нельзя ходить, где, что можно брать, что нельзя…

Отец Василий надел на меня стихарь, и я уже начал в стихаре выходить… Люди увидели, что я держу свечку в стихаре, свечку выношу, в церковь хожу. И тут мои сверстники, ребята, с которыми я учился, начали надо мной издеваться. И мне тогда по моему юному 15-летнему состоянию нужно было выдержать удар насмешек, издевательств над моей неокрепшей душой. Но я твердо ходил, молился, просил…

Помню Пасху 1942 года, была она на Лидию 5 апреля. Еще был лед, крестного хода тогда не было. Молились. Какой-то кусок черного хлеба был, разговелись. И вдруг начался страшный обстрел. Из окна видны были разрывы, самолеты летели немецкие. Танки… Потом через два дня идут пленные наши. Изможденные.

Мы спрашиваем: "Ну, как?" Отвечают: "Мы выскочили на поле, немцы подавили нас танками". Я спросил: "Ну, как там живут церкви?" -"Да какие церкви, и Бога-то нет…" А у нас уже была церковь, и народ ходил туда. Немцы нам не мешали. Помню, в храм они заходили, сняв головной убор. Смотрели, не шумели, никаких претензий не было….

Пасха 1943 года была где-то в конце апреля. Кто-то похлопотал у властей, и нам разрешили в Пасхальную ночь совершить крестный ход, где я принимал участие уже в стихаре, как маленький священнослужитель. Этот 1943 год - год перелома в войне. Фронт приблизился к городу. Мы жили непрерывно под страхом бомбежки. В ту Пасхальную ночь из Тулы на Орел шли наши бомбардировщики. Наутро мы услышали, что погибло 400 мирных жителей.

Еще я помню этот 43 год вот по такому событию. Летом по домам у нас носили чудотворную Тихвинскую икону Божией Матери. Как принимал ее народ? Начиналось все в 12 часов дня и до пяти. Приходил отец Василий, служили краткий молебен, икону поднимали, мы под ней проходили. Это была радость для всей улицы, на которой совершался молебен. Но были и дома, которые святыню не принимали.

Но все равно в моей памяти запечатлелось молитва русских людей. Это вдохновляло и поддерживало. Как будто Господь говорил мне: "Смотри, сколько людей верующих, а ты смущался. Что ты думал там своей маленькой головенкой, то, что вера погибла, то, что вера угасала, то, что русские люди неверующие". Эта зарождавшаяся и укрепляющаяся во мне вера дала силы выстоять, когда для меня наступило страшное время.

В начале июля 1943 года началась битва на Курской дуге. Фронт приблизился к городу, начались бомбежки. И 16 июля я попал в немецкую облаву вместе с сестрой; в эту же облаву попала семья отца Василия Веревкина: нас гнали под конвоем на запад.

В лагере Палдиский в Эстонии, куда нас пригнали 1 сентября, было около ста тысяч человек. Там было наших Орловских около десяти или двадцати тысяч, были и Красносельские, Петергофские, Пушкинские, их привезли раньше. Смертность была высокая от голода и болезней. Мы прекрасно знали, что нас ожидает, что будет. Но нас поддерживало Таллиннское православное духовенство: в лагерь приезжали священники, привозили приставной Престол, совершались богослужения. К нам приезжал в лагерь присно поминаемый мною протоиерей отец Михаил Ридигер, отец Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. Служил он с сегодняшним митрополитом Таллиннским и всея Эстонии Корнилием. Я хорошо помню, как они совершали литургии в военно-морском клубе, хор был из лагерных. Люди причащались, была торжественная служба. И я здесь ощутил еще более, что не только у нас в краях орловских так молились. Посмотрел и увидел, что все приехавшие из Красного Села, Пушкина, Петергофа, - все они молились, пели, и явственно ощущалась благодать Божия. У меня была икона Спасителя, она до сих пор цела, которой успел благословить меня с сестрой моей Лидией отец. И я в лагере ставил ее на камень и молился, как Серафим Саровский. Ну, как уж молился? Ничего я не знал. Своими словами: "Господи, помоги мне выжить в это страшное время, чтобы не угнали в Германию. Чтобы увидеть своих родителей". А к слову сказать, я родителей потерял на два года. В лагере я пробыл до октября 1943 года.

В этом же лагере находился и отец Василий Веревкин. И таллиннское Духовенство обратилось к немцам с просьбой - отпустить священнослужителя и его семью. А немцы были уже не те немцы, что в начале войны, и пошли навстречу просьбе Духовенства. Отец Василий сопричислил к своей семье и меня с сестрой. 14 октября, на Покров, нас отпустили в Таллинн.
Туда мы приехали в солнечный день, и я сразу пошел в церковь Симеона и Анны. Был я изможденный, голодный, чуть не падал от ветра. Войдя в Храм, я принес молитву Благодарения Божьей Матери за мое освобождение из лагеря. И для меня начался новый, духовный образ жизни. Я видел истинных священников, слушал их проникновенные проповеди; среди прихожан было много бывших эмигрантов из России, вынужденных покинуть Родину после октябрьской революции. Они горячо молились.

Я получил доступ к Духовной литературе... И тогда я впервые узнал, что был на Руси угодник Божий Серафим Саровский. Всех нас, конечно, интересовало, какова будет судьба России, нашей Родины, - какой она явится после войны. И мне запомнились такие слова из проповеди священника, что наступит золотое время для России, когда летом будут петь пасхальные песнопения, - Христос Воскрес. И мы молились, веря, что “золотое время” наступит.

Я побывал в Брянске, далее Унече, Почеке, храмы были открыты, чему народ очень радовался. Храмы жили в оккупации. Их было открыто много. Почему? Что явилось причиной? 5 сентября 43 года получив донесение от контрразведчиков, НКВДистов Сталин приказал в противовес немецкой пропаганде открывать храмы на Большой земле. Они спешно открывались, но не везде, кое-где. Не в черте города, а где-то на кладбищах малюсенькие храмы. Так, в Куйбышеве было два храма, в Саратове один-два маленьких, в Астрахани. Власти слышали, какой духовной подъем находят русские люди в церкви и решили показать народу, что и мы, товарищи-коммунисты, не против религии, вот, смотрите, мы тоже храмы открываем. Но мы прекрасно знаем, что священников так и не отпустили из лагерей.

Храмов в оккупации было открыто много. И особенно сияли храмы, которые открыла Псковская православная миссия. Она была основана в 42 году во Пскове. В нее входили молодые священники из далеких мест, отдавшие себя делу просвещения русских людей. Народ с удивлением и недоверием относился к ним. Люди целовали батюшкам ризы, руки, щупали их, спрашивали: "Батюшка, ты настоящий?" Храмы были заполнены. Ходили слухи, что, мол, те священники подосланы, что они служат немцам. Но нигде я не нашел подтверждения этих слухов. Псковская православная миссия просвещала русских людей. Были открыты церковные школы. Там изучали закон Божий, историю прошлого, читали книги и пели русские песни. Немцы следили лишь за тем, чтобы не было никакой партизанщины. Это великое дело духовного просвещения было уничтожено с приходом советской власти в 1944 году. Некоторые из священнослужителей ушли с немцами за кордон. Остальные остались встречать советскую армию. Этих мучеников за православие сослали в Сибирь. Там они погибли.

После освобождения я был мобилизован и отправлен в штаб флота КБФ. Но в свободное время - а оно было - оставался прихожанином собора Александра Невского в Талине и выполнял самые разные обязанности: и звонаря, и иподьякона, и прислужника. И так до конца войны.

Родителей своих я нашел только в 45 году. Только теперь я понимаю внутреннюю связь родителей и детей. Когда я их нашел, я спросил у мамы: "Как ты верила, что нас не расстреляли? Что мы не погибли?" "Я чувствовала материнским сердцем, что вы живы". Отец - участник гражданской войны, человек крепкой воли. Он ежедневно ходил по дороге, по которой угнали нас с сестрой. Родитель есть родитель, и неизвестность о нашей судьбе подорвала его силы. Он быстро сгорел. Умер в 46 году.
С благословения родителей подал я прошение о приеме в Московский Богословский институт. Лето 1946 года я ждал вызова, а его нет и нет. И вот уже август. И вдруг неожиданно получаю телеграмму из Ленинграда от моего друга Алексея Ридигера. Текст короткий: “Вася, приезжай в семинарию”. И поехал я в Ленинград. Добираться было сложно: выехал 22 августа, а прибыл только 1 сентября. На приемные экзамены опоздал. И все же меня приняли... Учились мы в полуразрушенном здании, во время войны здесь был госпиталь. Учащиеся были в основном из Прибалтики, из российской глубинки был, кажется, только я один. С нами учились и люди пожилого возраста, кому уже за сорок, часть была из послушников Псково-Печерского монастыря. Помню также Павла Кузина - матроса с линкора “Марат”.

Когда я уже служил в Никольском соборе, прочел книгу с названием “Затейник” Григория Петрова, в ней раскрывался облик дореволюционного священника, который по окончании Академии поставил перед собой цель - идти на фабрики, заводы, на окраины Петербурга, туда нести свет истин Христовых. И он посещал цеха, лачуги, артели и проповедовал. Но это не нравилось революционерам, стремившимся сбить народ с толка. И священника, наставляющего людей на путь истинный, убили.

Читал и другие дореволюционные духовные издания. И все это очень помогло мне, когда я, по окончании Академии в 1953 году, начал службу священником в Никольском Морском соборе. Я отошел от привычного стереотипа священника, спустился с амвона к прихожанам, к людям и стал спрашивать: какая нужда, какое горе у человека... А время было какое? Не прошло и десятилетия со дня снятия блокады. В церковь пришли фронтовики, блокадники и блокадницы, которым довелось пережить все ужасы, - Бог сохранил их. И эти беседы были нужны не только им, но и мне.

В Никольском соборе я прослужил с 1953 по 1976 год. Затем перевели в церковь “Кулич и Пасха” рядом с Обуховским заводом, а в 1981г. - стал настоятелем Храма Серафима Саровского в Приморского округа города”.

Вот так - скупо - пишет о своей жизни Батюшка. И ни слова о том, о чем теперь ходят легенды - о явлении ему Божией Матери в немецком концлагере, о необычных обстоятельствах, сопровождавших поставление его в храм преподобного Серафима...